С.Лаврентьев 

Горцы и жители равнин

 («Райские птички»)

Годердзи Чохели — «чудесный ребенок» грузинского кино. Его знает и любит вся Грузия. О его жизни и творчестве рассказывают были, превратившиеся в легенды. Как жил он высоко в горах, отрезанный от мира. Как спустился с гор и отправился поступать в киноинститут. Как написал прекрасный текст на экзаменах. Как стал писателем раньше, чем режиссером...

На фестивале в Анапе постановщик конкурсной грузинской картины очаровал всех. Скромный до застенчивости, молчаливый. Кахи Кавсадзе уверял, что батоно Годердзи стесняется своего не слишком хорошего русского языка. Впрочем, даже и без того блистательного перевода, которым исполнитель главной роли Кахи Кавсадзе сопровождал показ «Райских птичек», мы, наверное, поняли бы главное в фильме.

Славные    коммунистические    времена. Высокогорное село. Одни старики и старухи. Овцы. План по шерсти, разумеется, под угрозой срыва. Начальник Стефани (Кахи Кавсадзе) получает телефонный нагоняй из района и собирается, как положено, «вздрючить» контингент. А контингента-то и нету.  Местный священник   (Гиви   Берикашвили),   которому власти запретили «одурманивать народ», устроил школу и обучает крестьян грамоте. Пожилые ученики проявляют удивительное рвение, предпочитая тайные занятия обязательной стрижке овец. Стефани находит убежище,   гонит   учеников   на   работу,    крепко объясняется с учителем. И еще раз это происходит. И еще. А однажды в поисках «контингента» Стефани оказывается  в разрушенной церкви, раскрывает привычно рот, чтобы прекратить «антисоветскую агитацию», и застывает вдруг, глядя на тонкое пламя свечей, на вечернее небо над разрушенным куполом, на лица стариков... Ему протягивают свечу, и он начинает петь вместе со всеми. 

Вот и всё.

История предельно проста, ясна и бесхитростна, рассказана без каких-либо кинематографических откровений. В «Райских птичках» нет ничего, что можно было бы квалифицировать как новое слово в киноискусстве.

Когда-то, еще в Советском Союзе, в программе кинотеатра «Иллюзион» часто возникал цикл «Сценарист ставит фильм». Там демонстрировались ленты Володина, Шпаликова и других замечательных людей. Имя Чохели вполне естественно смотрелось бы на тогдашней афише в подобном ряду. Да и фильм «Райские птички» сочетался бы с фильмами «Происшествие, которого никто не заметил» и «Долгая счастливая жизнь».

Ведь при всей трогательности и пронзительности этих картин в них очевиден приоритет вербального, литературного начала. Артисты тонко и точно разыгрывают удивительно придуманные сюжетные ситуации, передавая заданное драматургией настроение. И не покидает ощущение, что собственно кинематограф здесь не главное. Прочтите эти истории в книгах прекрасных писателей   -  вы  увидите,   что   в   написанном   виде  они   столь  же   интересны и увлекательны. Да и на театре они вполне могут быть сыграны. Разве что в «До гой счастливой жизни» что-то изменится. Но не слишком.

Недостаточная отточенность кинорежиссуры не влияет на наше восприятие. Но мы все же сознаем, что не кинематографичность произведения поражает нас, а интересная тема, блистательно разработанная и зафиксировань на пленку.

Впрочем, в случае Чохели и саму тему неожиданным открытием никак не сочтешь.

Больше того, фильм откровенно вторичен по отношению к эстетике незабвенных грузинских короткометражек: «Зонтик», «Свадьба», «Музыканты» - полупритч-полуанекдотов,  живописующих на фоне условных обстоятельств трогательные парадоксы национального характера.

Отчего же так полюбилась лента членам жюри и участникам «Киношока»? Отчего главный приз? Отчего громовые овации после просмотра? Во-первых, видимо, оттого, что славный иностранец Чохели выступил в роли человека, входящего в душную, прокуренную комнату и распахивающего окно.

 «Райские птички» появились на фестивале в компании малобюджетных, но жутко претенциозных «Упыря» и «Мытаря», а также «Вора», стремящегося к международной респектабельности и отчасти ее достигающего, полулюбительского «Горького дыма осени» из Казахстана, документальной питерской «Среды. 19.07.61», смотря которую думаешь об убогости существования русского человека, «В той стране» Лидии Бобровой, где попытка автора показать нам счастливую жизнь сталкивается со все той же убогостью реальных фактур.

Среди хороших, средних и откровенно слабых лент конкурсной программы «Райские птички» стали, пожалуй, единственным примером гармонии мысла и воплощения, единственной картиной, равной самой себе.

В наше дисгармоничное время, когда человеку и с самим собой поладить сложно, появляется фильм, в котором, несмотря на реальность сурового конфликта, на очевидный трагикомизм ситуации, национальная жизнь предстает не разрушенной и ущербной, но полной смысла и внутренних сил.

Вековые горцы решают вдруг учиться грамоте. Священник, которому запрещено служить Богу, становится учителем — по сути, тем же пастырем крестьянских душ. И даже рьяный Стефани со своими периодическими набегами как бы выполняет некую ритуальную обязанность, не до конца верует в святую необходимость того, что делает, потому и не кажется драматургической натяжкой его финальная готовность к перерождению...

Что движет всеми этими людьми? Почему они так внутренне свободны? Почему не боятся (не зря ведь пелось в песне, что «у советской власти сила велика»)? Село хоть и отдаленное, но, если необходимо примерно наказать злостных вредителей, недодающих шерсти социалистической Родине, никакие расстояния не помешают доблестным стражам порядка!..

Дело, очевидно, не в отдаленности села, а в его высокогорности. Герои фильма живут чуть выше, чем остальные граждане страны, строящей светлое будущее. Властей хватило на то, чтобы однажды вознестись, разрушить церковь — символ старого мира, оставить полномочного представителя и отбыть с сознанием выполненного долга. Стефани пугает стариков совершенно искренне. И дерется, и шумит. Старики слушаются мгновенно. Бросают «антисоветчину» и устремляются к овцам. Только — не боятся совсем. Убегают скорее, чтобы успокоить начальника, излишне разнервничавшегося. А лишь уляжется очередной скандал — великовозрастные ученики опять спешат к (партам.

Священник показывает им буквы родного алфавита, используя в качестве наглядных пособий простейшие предметы крестьянского обихода — подкову, ножницы для стрижки овец и т.д. Культура и вековечный уклад жизни здесь едины, переплетены между собой так тесно, что между ними не может вклиниться никакая идеология. Фильм возвращает к азам, к тем глубинным структурам жизни, над которыми не властна государственная ложь. Точно так же кинематографический язык Годердзи Чохели возвращает нас — после долгой  эпохи «Пятна», «Покаяния», «Анемии», «Кладбища грёз» — к светлым первоосновам грузинского кинематографа. Именно поэтому кинорассказ о «райских птичках» столь бесхитростен. Именно поэтому Чохели хватает пятидесяти девяти минут экранного времени, тогда как равнинные режиссеры предпочитают хронометраж в два часа, а то и в два сорок.

Фестивальная Анапа была поражена легкостью и естественностью кинематографа Годердзи Чохели. А еще — и это вторая причина фестивального восторга — «Райские птички» напомнили нам, что легкость и естественность являются определяющими признаками грузинского кино вообще. Как мы любили это кино в Советском Союзе! Как радовались тому, что в Тбилиси под серьезной защитой товарища Шеварднадзе кинематографисты свободны гораздо более, чем в Москве или Киеве! Как страдаем оттого, что дивный кинематограф Грузии нам больше недоступен. Теперь это фестивальное кино другого государства.

                                                                                                                                                   ИК 1998 №4 стр.19-21